На краю ойкумены (надежнее нет отшиба)
одинокий рыбак повторял – как прибою вторил:
дай мне, Господи, счастье – поймать бы такую рыбу,
чтобы с ней для меня никогда не кончалось море.
А в солёных пустотах, у самого дна морского,
одинокая рыба, надеясь, что Богу в уши,
повторяла, что встретить бы ей рыбака такого,
для кого бы она научилась дышать на суше.
Уходил он на промысел, сетью ловил свободу,
возвращался, и лодка была тяжела уловом.
Набегали на берег волны, на сердце – годы,
и оно наполнялось потерями, болью, словом.
На краю ойкумены всё так же кричали чайки,
а зимою давило небо – свинцовой глыбой,
и всё так же речитатив его был отчаян:
мне бы Рыбу, Господи, мне бы Большую Рыбу.
А она зависала над бездной и донной мутью,
кубометры тоски проплывала под мёртвой зыбью,
чешуёй ощущая и всей серебристой сутью,
что когда-то придёт запоздалое счастье рыбье.
И однажды Неведомый над ойкуменской синью
разглядел – хоть случайно и хоть мимолётно – сверху,
что чем дальше, тем ноша рыбацкая непосильней
и c трудом измеряется по человечьим меркам.
И тогда, повторяя беззвучно своё «спасибо»,
наверху различая неведомое свеченье,
серебристой душою момент уловила рыба
и всплыла из глубин, как луна над землёй вечерней.
Что же дальше – найдётся ли в притче хоть капля толка
или всё опровергнут бывалые, правдознатцы?
…Удержать её, Господи… не сорвалась бы только…
…Удержаться бы, Господи… только бы удержаться…